Эпикриз

Поздним вечером раздаётся телефонный звонок: это старый приятель, с которым я не говорила и не виделась вот уже пару лет – наверное, со дня его свадьбы.

Он спрашивает меня, владею ли я медицинским английским, и у меня тут же мелькает в голове подлая мыслишка о том, что вспоминают обо мне лишь тогда, когда от меня кому-то что-то нужно.

Наверняка нотки недовольства уже прокрались в мой голос, и мой приятель их слышит. Я заставляю себя – насколько это возможно – приветливо сказать, что да, мол, конечно, если что-то надо, я помогу. Честно говоря, никаким медицинским английским я не владею и близко, но отказываться от своих слов нехорошо, да и всеведущий Гугл наверняка придёт мне на помощь.

Параллельно я мысленно перебираю всю череду дел, которые выстроились у меня за спиной и назначили мне свидания в ближайшие дни, пока я в городе, пока не уехала на дачу, нежиться на летнем солнце.

– Это срочно? – спрашиваю я.

Ответ – да, клиника в Германии очень ждёт эпикриз, и это касается сестры жены моего приятеля.

Тема переводческого задания – онкология.

Мне почему-то сразу представляется крупная женщина средних лет, из уездного города N, мать двоих детей, у которой на фоне беременностей развивается рак груди или что-то вроде этого. Такое случается сплошь и рядом. Гормональные перестройки – и вот уже кто-то осиротел.

Я подобающе вздыхаю, как, впрочем, делают все в такой печальной ситуации, и договариваюсь принять файл на почту, параллельно выторговывая себе время. Сегодня ну никак – мне просто не хочется, – я обещаю сделать это завтра.

Однако я сразу хочу посмотреть на то, что меня ждёт прекрасным завтрашним утром, на которое я запланировала потренировать свой несуществующий медицинский английский, но файла всё нет и нет. И когда, наконец, я получаю письмо, в нём оказываются два поспешно сделанных снимка лицевой и оборотной сторон выписки.

– Ничего себе, компьютерный гений, – бранится на приятеля мой язвительный ум,  – Не мог, что ли документ в «Ворде» прислать? И что же, я должна сама всё это перепечатывать?

Хоть эпикриз и не большой, и я уже корю себя за излишнюю норовистость, но, тем не менее, вскоре по моей просьбе знакомый пересылает сперва первую, а затем и вторую страницы в текстовом варианте. Теперь я точно знаю, что перевод эпикриза не доставит мне большого труда.

Я хочу отложить текст в долгий ящик, т.е. просто сохранить и оставить до утра на рабочем столе компьютера, но любопытство берёт верх, и я начинаю читать.

Первое, что шокирует меня, это возраст. Это не крупная женщина средних лет с проблемами груди, а пятнадцатилетняя девочка с саркомой таза, часть скелета которой уже представляет собой металлическую конструкцию. Я читаю заключение – рецидив, прогноз крайне не благоприятный, просто смертный приговор.

«Куративные опции терапии отсутствуют». «Процесс инкурабелен».

Мой мозг автоматически переводит фразы на имеющийся в моём распоряжении английский, и я мысленно благодарю врачей за беспереводное использование терминологии.

Внезапно что-то подсказывает мне, что у меня нет права откладывать этот перевод на завтра. Нет права откладывать этот перевод на солнечное летнее утро. На утро после горячего душа. После крепкого чая с чем-нибудь вкусненьким. После болтовни по телефону. После прогулки по парку с собакой.

У меня нет права откладывать этот перевод ни на минуту.

Я копирую первый кусок текста в Гугл-переводчик и затем редактирую результат.

Почему-то у меня никак не получается сосредоточиться, может быть потому, что время уже позднее, около полуночи, и минут десять уходит только на то, чтобы правильно оформить адрес клиники.

Номер дома, название улицы, город, индекс… Сколько раз на занятиях по письму я муштровала студентов на предмет оформления адреса в деловой корреспонденции! Но вот сама я невидящим взором смотрю на буквы, значки, цифры, и не могу понять, в каком порядке мне нужно расставить фигуры на доске. Шах и мат, учительница.

Имя – Виктория. Отчество – Руслановна. Фамилия…

Почему-то я бессердечно думаю, как всё это будет выглядеть на надгробном памятнике. Согласно эпикризу, никакой Виктории Руслановны в очень скором времени не станет.
И вообще, какая разница, как её зовут. Звали. Зовут.

Диагноз: рецидив спустя 3 месяца. Это значит, что три месяца назад ей пилили кость, лишили её конечности, вставили в её тело металлическую конструкцию с болтами и шурупами, истязали химиотерапией. Что осталось от Виктории Руслановны? Наверно только имя – Победительница. Что ещё может остаться от юной девочки в 15 лет? Худая, бледная, без волос, но с надеждой, что этот кошмарный кошмар был и прошёл. Но нет…

Клинический анализ крови полон цифр и сокращений, и если я одну шестую часа не могла справиться с двумя строчками адреса, то с ним я вожусь почти целый час.

Сперва я копирую нестрашные данные КТ и УЗИ в Гугл-переводчик и с радостью добавляю частицу «не» в те места, где он её почему-то опустил.

Неужели Гугл имеет что-то против Виктории Руслановны?

«Обнаружены», «уплотнены» как по мановению волшебной палочки превращаются под моими пальцами в «НЕ обнаружены», «НЕ уплотнены».

Я – переводчик-целитель.

Пока всё так хорошо. Где же начинается трагедия?

И вот: «определяется участок деструкции». Но почему-то в переводе Гугла здесь стоит частица «не». Неужели пристыженный мною Гугл-переводчик на этот раз решает Викторию спасти?

«Не определяется». Как должно быть мечтала её мать увидеть эти слова! С маленькой частицей «не». Две спасительные буквы, решающие всё. Перечёркивающие всё.

Я стираю эти две буквы из перевода. Я добавляю эти буквы в перевод.

Я переводчик-палач.

Кажется, я разучилась дышать, и мои губы дрожат, а слёзы капают прямо на стол. Я беззвучно читаю перевод и сравниваю его с оригиналом.

«Прогноз расценивается как крайне благоприятный».

Правка: «Прогноз расценивается как крайне НЕ благоприятный».

«Куративные опции доступны».

Гугл издевается надо мной? Гугл наказывает меня за гордыню? За то, что я неохотно согласилась помочь с переводом?

Правка: «Куративные опции НЕ доступны».

«Мать информирована об инкурабельности процесса».

Исправленному верить.

Запомнилась последняя фраза: «Больничный лист матери не выдавался». Больничный лист – разве он нужен ей сейчас, когда её дочь буквально тает на глазах, исчезает с будущих семейных портретов, стирается со страниц истории? Её дочь, Виктория Руслановна – просто юная девочка со светлыми волосами, которая училась на «четвёрки» и «пятёрки». Просто девочка из соседнего двора, которой, может быть, вот-вот не станет.

И я до сих пор не знаю, подписала ли я в ту ночь ей смертный приговор или же дала ещё один шанс на жизнь – нажатием всего нескольких клавиш.